Н. Некрасов и В. Высоцкий входят в немногочисленный список отечественных поэтов, которых принято называть народными, то есть неэлитарными, с широким диапазоном адресации, с особой гражданской позицией, которая тяготеет к "народной оценке существующих в России порядков".[1]

При попытке определить основные приметы лирики Н. Некрасова было отмечено, что ее цельность обеспечивают следующие факторы: "единый народный характер, народный склад ума, эмоциональный строй, тип душевных реакций".[2] Подобное можно сказать и о В. Высоцком, чья поэзия воспринималась и воспринимается как "ясное зеркало народного духа".[3]

Как правило, художники, являющиеся "трансляторами национальных культурных констант, стихийными выразителями специфики общенародной ментальности",[4] имеют общею доминанту – фольклор, и исследователи творчества Н. Некрасова и В. Высоцкого многое сделали для изучения "интонаций живой устной речи <...>, стихотворного оформления национально-культурной меры дыхания"[5] в произведениях обоих поэтов.

Деятельность Н. Некрасова совпала с "эпохой расцвета родной фольклористики",[6] современниками поэта были такие известные собиратели народных произведений, как П. Якушкин, В. Даль, А. Афанасьев и многие другие исследователи, понимавшие, что в силу определенных социально-исторических условий "народ оказался в самом центре внимания читательских масс".[7]

Н. Некрасов не только использовал в своем творчестве фольклорные образы (Мороза-воеводы, Святогора-богатыря и пр.), создавал стилизации под народные песни, этот поэт смог глубоко проникнуть в фольклорную эстетику и вернуть "образованной публике топику бытовой сакральности".[8] В некрасовской поэзии элементарные вещи "обнаружили <...> свою архетипическую энергетику",[9] а самые простые люди обрели высокую значимость.

О поэзиии В. Высоцкого исследователи говорят, что в данном случае также произошел прорыв фольклорного "коллективного бессознательного" к индивидуальному творческому сознанию времени.[10] В. Высоцкий, как и Н. Некрасов, не только обращался к жанрам сказки, частушки, он мыслил фольклорными категориями, которые "отвечают на вопрос о том, что есть такое мир, пространство и время, жизнь и смерть, добро и зло".[11] Современный поэт вернулся к архетипической оценке оппозиций лево/право ("...а справа, где кусты, — / наши пограничники с нашим капитаном, — / А на левой стороне – ихние посты"[12]), символике чисел ("И четыре страны предо мной расстелили дороги..." (В., 2, 62)), мифологическим образам (баня, помощные животные и пр).[13]

Совершенно очевидно, что сама манера исполнения В. Высоцким своих песен "заключается в феномене лицедейства, восходящем к таким тесно связанным между собой явлениям Древней Руси, как балагурство, скоморошество и юродство".[14] Исследователь, рассматривающий пласты некрасовского творчества, которые связаны с народной смеховой культурой (то же скоморошество, карнавальность, лубок) говорит о том, что эти явления стали "повивальной бабкой <...> демократического таланта и формально-художественных поисков поэта".[15] Думается, что это же можно отнести и к В. Высоцкому.

Видимо, фольклорное "коллективное бессознательное" и индивидуальное сознание творческой личности "встречаются" и для того, чтобы наиболее точно и полно выразить остросоциальные моменты определенной (как правило, неблагополучной) эпохи.

Со второй половины XIX века "чувство социальности широко входит в лирическую поэзию",[16] становится одним из определяющих в творчестве многих значительных художников слова (Н. Некрасова, Т. Шевченко, Ш. Петефи, Г. Гейне). Поэзия расширяла свои границы, открывала мир человека из демократических низов, и в "этой живой страстной заинтересованности в чужой судьбе, в этой устремленности лирического чувства не только на себя, но и на другого – на человека из народа – заключается новое качество лиризма".[17]

Уже в 1845 г. своим стихотворением "В дороге" Н. Некрасов заявил о себе как поэт, обладающий даром создавать публицистические остросоциальные произведения, являющиеся в то же время поэтическими шедеврами. Некрасовские "Провинциальный подьячий в Петербурге", "Говорун" представляют собой изложение городских новостей, но благодаря эзопову языку эпоха в этих стихотворениях раскрывается широко и емко, а сатира достигает "предела обобщения и политической заостренности".[18]

Социальная направленность лирики В. Высоцкого, начинавшего писать в 1960-е годы, работавшего рядом с А. Галичем, А. Вознесенским, Б. Окуджавой, Е. Евтушенко, тоже вполне закономерна, так как "оттепель" середины XX века по своему революционному размаху и значимости сопоставима с некрасовской эпохой великих реформ. Острое слово В. Высоцкого стало "камертоном истины и нравственности, эталоном искренности и достоинства человека".[19]

Социальная отзывчивость обоих поэтов обусловила общую форму их творчества, которая часто становилась объектом исследований: ролевую лирику. В ролевом стихотворении, как известно, всегда присутствуют два субъекта сознания: героя и автора, так или иначе оценивающего изображаемое. Продолжая традиции А. Пушкина ("Песни о Стеньке Разине"), М. Лермонтова ("Бородино"), А. Кольцова, Н. Некрасов поднимает ролевую лирику на более высокую ступень развития, раскрывая интеллигентному читателю неизвестные дотоле глубокие пласты народной психологии.

В. Высоцкий (имея, кроме Н. Некрасова, таких предшественников, как В. Маяковский, Д. Бедный) также мощно развил ролевую лирику, в частности, ее комическую ветвь. В творчестве В. Высоцкого широко раскрыл свои возможности двунаправленный сказ,[20] демонстрирующий сложные отношения героя и автора: неприятия и сочувствия одновременно ("Диалог у телевизора").

В своих ролевых стихотворениях В. Высоцкий умел переходить от частного к общему, вскрывая глубинные закономерности и противоречия современности. Например, герой стихотворения "Эй, шофер, вези – Бутырский хутор", решивший посетить "родные" места (Бутырку, Таганку), выясняет, что ехать некуда, так как, по словам водителя, "разбирают уже тюрьму на кирпичи" (В., 1, 41). Незатейливый диалог, переживания бывшего заключенного оборачиваются глобальным обобщением, охватывающим трагедию русской истории:

Или нет, шофер, давай закурим,

Или лучше – выпьем поскорей!

Пьем за то, чтоб не осталось

по России больше тюрем,

Чтоб не стало по России лагерей (В., 1, 41).

Кому принадлежат эти слова? Шоферу, его пассажиру, автору или всему лагерному люду? Ответ на этот вопрос содержит в себе одну из разгадок феномена лирики В. Высоцкого.

Родовым признаком лирики, как известно, является ее устремленность к идеалу, что проявляется в строгом тематическом и лексическом отборе, определенном консерватизме, приводящем к "инерции выработанных стилей".[21] Каждый значительный поэт вносит свой вклад в обновление поэтической образности, но Н. Некрасову и В. Высоцкому (как и Г. Державину, А. Пушкину, В. Маяковскому) выпало сыграть в этом процессе роли ведущие. Вышеперечисленные лирики, каждый в свое время, сделали "эстетически полноправным такой жизненный материал, который для предшествующей литературы был принципиально неприемлем".[22]

Некрасовские стихотворения о солдате, несущем детский гробок, о воре, укравшем калач, представили такие "факты быта",[23] которые стали "явлениями искусства".[24] Героиня же известнейшего стихотворения "Еду ли ночью по улице темной" (падшая женщина) поднимается до обожествленных персонажей "классической" интимной лирики и становится одним из образов "подлинной, большой литературы".[25]

О любовных стихотворениях В. Высоцкого тоже сказано немало, и такие известные произведения, как "Люблю тебя сейчас...", "И снизу лед и сверху – маюсь между...", "Если я богат, как царь морской...", достаточно полно прокомментированы и не нуждаются в объяснениях. Однако до сих пор удивляет то, что такое "блатное" стихотворение, как "Сегодня я с большой охотою / Распоряжусь своей субботою", где речь идет о Нинке-наводчице, которая объединяет в себе( такова молва) всевозможные пороки (и грязная, и "жила со всей Ордынкою", даже ноги у нее разные ), превращается в страстную исповедь о свободе и любви.[26] Герой этого стихотворения и автор (не без иронического отношения к герою) сходятся в том, что человеку необходимо кого-нибудь любить, а кого – каждый решает сам:

Все говорят, что – не красавица, —

А мне такие больше нравятся.

Ну что ж такого, что – наводчица,

А мне еще сильнее хочется! (В., 1, 52).

Кроме упомянутых в настоящей статье общих моментов, сближающих поэтические миры двух выдающихся лириков, существуют, как выясняется, и частные текстовые совпадения. Одним из литературоведов было замечено сходство стихотворений Н. Некрасова "У людей-то в дому – чистота, лепота..." и "Пьяница" с "Смотринами" В. Высоцкого и сделан вывод, что общим в трех произведениях стал "сам объект исследования: крестьянин, деревенский житель, мироощущение которого не слишком изменилось, несмотря на прошумевшие десятилетия, революции и прочие катаклизмы".[27] В другой работе (более ранней), кроме приведенного выше примера, указывается, в каком случае песни В. Высоцкого "несут отпечаток поэтической манеры классика":[28]

У Некрасова:

Я на Невском проспекте гулял

И такую красавицу встретил,

Что как время прошло, не видал...[29]

У Высоцкого:

Я однажды гулял по столице — и

Двух прохожих случайно зашиб, —

И, попавши за это в милицию,

Я увидел ее — и погиб. (В., 1, 68).

Соблазн сопоставить двух художников испытывают не только исследователи творчества В. Высоцкого, но и близкие поэту люди. Н.М. Высоцкая написала в воспоминаниях, что ее сын в детстве, надев соответствующий наряд, читал стихи Некрасова: "Маленький Вовочка особенно эффектно произносил: "Ну-у, мер-ртвая! – кр-рикнул малюточка басом..."".[30] У друга поэта, В. Туманова, возникла следующая ассоциация: "...не встретился ему новый Некрасов, и "Современник", увы, не возродился в "Нашем современнике".[31] Пожелание другу иметь рядом с собой такого сотрудника, как Н. Некрасов, свидетельствует о попытке соединить образы этих ярких людей, во многом определивших развитие русской лирики.

Однако, признавая родственность двух поэтических миров, мы не можем не ощущать, что до сих пор рассматривались скорее их поверхностные уровни, нежели глубинные, основные. Постоянно дает о себе знать принципиальное несходство мироощущений двух выдающихся русских лириков – и это главное "но" на пути сближения. Дело даже не в том, что Н. Некрасова и В. Высоцкого разделяет целое столетие (и какое!) со всем комплексом социокультурных катаклизмов, а в очевидной противоречивости идеологических позиций двух активнейших деятелей своего времени.

Н. Некрасов жил в эпоху, которая, принося массу переживаний и разочарований, все же давала надежду на то, что Россия так или иначе движется по пути демократических перемен. Мучение же поэту доставляло то, что он как личность "не был всецело ангажирован эпохой (и поэтому не ощущал внутренней гармонии бытия и творчества)".[32] Речь идет об удаленности бытия автора "биографического" (термин Б.О. Кормана) от декларируемых и воплощаемых в жизнь "ангажированными" личностями революционных идеалов. Поэтому сам Н. Некрасов в пору написания своих зрелых лирических произведений обладал "обостренным покаянным чувством",[33] это был художник, "увлеченный мыслью о безусловной ценности жертвы",[34] как политически и христиански уже осмысленной (декабристы, преподобный Галактион Вологодский[35]), так и демонстрируемой современностью (революционеры-народники).

Что касается В. Высоцкого, то в этом случае "неангажированность", как известно, имела другую природу: всенародная беспрецедентная популярность сталкивалась с глухой стеной неприятия литературным и политическим официозом. С этой личной драмой ("Он обиды зачерпнул, зачерпнул / Полные пригоршни" (В., 1, 408)) неразрывно связывалось острое ощущение того, что вся страна, сделавшая небольшой "глоток свободы", была лишена элементарных проявлений демократии, и правящие инстанции пытались удержать общество в заведомо ложных этических и эстетических рамках. Отсюда такие горькие иронические мотивы:

С тех пор заглохло мое творчество, —

Я стал скучающий субъект, —

Зачем мне быть душою общества,

Когда души в нем вовсе нет. (В., 1, 19).

Однако, как это бывает в искусстве, там, где, казалось бы, была доказана очевидная разность явлений, вдруг обнаруживается их неожиданная близость.

В литературоведении отмечалось, что в лирике Н. Некрасова ярко выражен мотив "слабости".[36] "Слабый" человек Н. Некрасова, по мнению исследователей, типологически и генетически связан с героями И.А. Гончарова (Обломов), И.С. Тургенева (Н.Н. из "Аси"), Н.М. Карамзина (Эраст), "операцию рефлексии"[37] как "акт возвращения к себе"[38] такой человек осуществить не может в полной мере ("не в силах").

Действительно, в некрасовской поэзии оппозиция слабость/сила постоянно дает о себе знать. Иногда она находит отзвук в фольклорных образах ("Сила ломит и соломушку" (Н., 2, 56)), порой определяет современную общественную проблему ("Потребна сильная душа" (Н., 2, 11)), но чаще всего мы слышим поэтическую жалобу на растраченность сил, на собственную слабость: "...но где же ты, сила? / Я проснулся ребенка слабей" (Н., 2, 97), "Что ни год – уменьшаются силы" (Н., 2, 107), "Просит отдыха слабое тело" (Н., 2, 429) и пр.

Если некрасовский человек когда-то был наделен силой, но в неравной борьбе с житейскими невзгодами или из-за собственного безволия (по его же признанию) растратил ее, то человек В. Высоцкого пребывает в иной ситуации: общество изначально пытается объявить его слабым и ущербным: "И дразнили меня: "Недоносок", / Хоть и был я нормально доношен..." (В., 1, 387).

Образ "недоноска" занимает в лирике В. Высоцкого такое значительное место, что им не могли не заинтересоваться исследователи. Авторы одной из работ[39] решили, что В. Высоцкий в своей автобиографической "Балладе о детстве" связывает свое рождение с постановление ЦИК и СНК СССР "О запрещении абортов" (1936 г.):

В первый раз получил я свободу

По указу от тридцать восьмого (В., 1 ,386).

Ошибка исследователей состоит в том, что они неправильно определили "автора" указа. В. Высоцкий скорее всего имел в виду Бога, а не земных вершителей судеб, к тому же поэт вовсе не путает даты (1936 и 1938), а допускает смысловую игру. Тем не менее, мотив несвоевременности (преждевременности) рождения, неприятия миром, безусловно присутствует в данном стихотворении, что и обусловило появление образа "недоноска".

В другой работе, которую можно считать литературной мистификацией, говорится, что В. Высоцкий характеризовал себя словом "недоносок", к тому же его именно так (якобы) дразнили в детстве за малый рост и девчоночью внешность".[40]

Безусловно, данную проблему нельзя сводить к биологической или бранной трактовке, так как творчество В. Высоцкого и вся мировая литература предоставляет гораздо более широкое поле для размышлений.

В "Фаусте" (1832 г.) И.-В. Гете, как известно, возникает образ Гомункула, который, будучи искусственным плодом и ощущая свою неполноценность, бросается в море, чтобы пройти путь естественной эволюции, что утверждает сложившуюся в литературоведении "интерпретацию Гомункула как воплощенного стремления к искусству и красоте".[41] В 1828 г. А. Пушкин пишет полушутливую фольклорную стилизацию о "бедном недоноске", у которого, если воспользоваться словами В. Высоцкого, в жизни "все не так, как надо" (В., 1, 315). Через несколько лет Е. Баратынский создает одно из самых значительных стихотворений "Недоносок" (1935 г.), опираясь на сложившуюся европейскую поэтическую традицию.[42]

Образ "недоноска" переходит и в прозу, например, в романе Ф.М. Достоевского "Идиот" князь и Ипполит неоднократно называют себя "выкидышами", лишними на "пире природы".[43]

В XX веке указанный образ был подхвачен ОБЕРИУтами: Н. Заболоцкий создает стихотворение "Белая ночь" ("Так недоносок или ангел, / открыв молочные глаза, / качается в спиртовой банке / и просится на небеса!"[44]), а Д. Хармс пишет "Автобиографию" и "Инкубаторский период", в которых рассматриваемый образ приобретает уже пародийно сниженную окраску.

В этом достаточно широком (хотя, безусловно, неполном) литературном контексте "недоносок" В. Высоцкого отличается социально-исторической конкретностью, поэт "спускает на землю" саму телеологическую (оценочную) проблему. Образ вписан в контекст хорошо известных современникам реалий: коммуналки, светомаскировка, трофейные товары, ножи из напильников, метрострой и прочее.

Героя "Баллады о детстве" дразнят "недоноском", что является знаком отвержения, сам же человек активно борется за право быть нормальным, пусть даже в совершенно ненормальном обществе: "Но родился, и жил я, и выжил..." (В., 1, 386). Герой – ребенок из рассматриваемого стихотворения хочет быть полноценным и нужным, он и ощущает себя таковым, споря с обидным определением: "И как малая фронту подмога / Мой песок и дырявый кувшин..." (В., 1, 386). При этом дело не ограничивается интересом только к собственной судьбе, личные переживания боли, утрат, неуютности сочетаются с горьким ощущением того, что недоношено целое поколение, в котором "все – от нас до почти годовалых" "сопливые острожники" (В., 1, 388-389).

Образ "недоноска" оказывает влияние на всю лирическую систему В. Высоцкого, и состояние "недо" становится в ней одним из сюжетно-ключевых, и если рассмотреть "недостреленного", "недопетый куплет", "недодаренный букет", или "Он начал робко с ноты до, / Но не допел ее, не до...", можно предположить, что речь идет о жизненных невзгодах, отнимающих человеческие силы (о чем писал и Н. Некрасов). Все, чем дорожит человек, на что он надеется, во что верит, подлежит жестокому попранию со стороны враждебного мира:

У Некрасова:

Боролся я, один и безоружен,

С толпой врагов, не унывал в беде

И не роптал. Но стал мне отдых нужен —

И не нашел приюта я нигде! (Н., 1, 84)

У Высоцкого:

Кто-то высмотрел плод, что неспел,—

Потрусили за ствол — он упал...

Вот вам песня о том, кто не спел

И что голос имел — не узнал (В., 2, 219).

"Слабый" человек Н. Некрасова и "недоносок" В. Высоцкого раскрывают трагическую нереализованность и недостаточность человеческой судьбы вообще (и в этом, на наш взгляд, проявляется глубинное сходство двух поэтических миров), но гармонизируются и уравновешиваются эти близкие авторские версии человеческого бытия по-разному.

Некрасовская "слабость", с одной стороны, — беда и непреодолимый недостаток ("Мой жребий горек..." (Н., 1, 83)), с другой стороны, признание становится покаянием и является целью изображения, так как личность приходит к самой высокой точке своего страдания, а значит, и очищения. Собственное же неустойчивое и недостаточное состояние человек Н. Некрасова укрепляет мыслью о благородном гражданском горении, чистоте народной души, воспоминаниями о тех, кто имел мужество "гибнуть жертвой убеждения".

Человек поэзии В. Высоцкого свою слабость воспринимает как естественную отправную точку существования ("Я был слаб и уязвим..."(В., 1, 411)), но это не будет желанным и конечным моментом изображения, да и внешний мир не станет источником духовного равновесия ("напрасно жду подмоги я / Чужая это колея..." (В., 1, 343)), поэтому надежда только на собственные силы, свой внутренний мир, только там можно найти опору, чтобы преодолеть слабость, утвердиться, состояться и выжить:

На ослабленном нерве я не зазвучу —

Я уж свой подтяну, подловлю, подвинчу... (В., 1, 155).

Ресурсы, как видно, собственные, и средства – "подручные": струны, они же нервы.

________________________________________

Примечания

[1] Краснов Г.В. Н.А. Некрасов в кругу современников. Коломна, 2002. С. 10.

[2] Корман Б.О. Лирика Некрасова. Ижевск, 1978. С. 204.

[3] Скобелев А.В., Шаулов С.М. Владимир Высоцкий: Мир и слово. Воронеж, 1991. С. 17.

[4] Пайков Н.Н. Феномен Некрасова. Ярославль, 2000. С. 97.

[5] Там же. С. 101.

[6] Чуковский К.И. Мастерство Некрасова. М., 1955. С. 410.

[7] Там же.

[8] Пайков Н.Н. Феномен Некрасова ... С. 100.

[9] Там же.

[10] Скобелев А.В., Шаулов С.М. Владимир Высоцкий: Мир и слово... С. 145-146.

[11] Там же. С. 119.

[12] Высоцкий В.С. Соч.: в 2-х т. Екатеринбург, 1997. Т. 1. С. 77. Далее сноски на это издание даются в тексте статьи в скобках с указанием тома и страницы,с литерой "В".

[13] См. об этом подробнее: Скобелев А.В., Шаулов С.М. Владимир Высоцкий: Мир и слово... С. 118-146.

[14] Кихней Л.Г., Сафарова Т.В. К вопросу о фольклорных традициях в творчестве Владимира Высоцкого. // Мир Высоцкого. Исследования и материалы. Вып. III, Т. 1. М., 1999. С. 75.

[15] Пайков Н.Н. Феномен Некрасова... С. 101.

[16] Корман Б.О. Лирика Некрасова... С. 12.

[17] Там же. С. 15.

[18] Бухштаб Б.Я. Н.А. Некрасов. Л., 1989. С. 247.

[19] Скобелев А.В., Шаулов С.М.. Владимир Высоцкий: Мир и слово... С. 6.

[20] См. об этом: Мущенко Е.Г., Скобелев В.П., Кройчик Л.Е. Поэтика сказа. Воронеж, 1978. С. 227.

[21] Гинзбург Л.Я. О лирике. М., 1997. С. 184.

[22] Корман Б.О. Лирика Некрасова... С. 16.

[23] Там же.

[24] Там же.

[25] Там же.

[26] См. об этом подробнее: Дыханова Б.С., Шпилевая Г.А. "На фоне Пушкина..." (К проблеме классических традиций в поэзии В.С. Высоцкого). // В.С. Высоцкий: исследования и материалы. Воронеж, 1990. С. 67.

[27] Королькова Г.Л. Поэтические традиции Н. Некрасова в творчестве В. Высоцкого. // Мир Высоцкого. Исследования и материалы. Вып. III, Т. 2. М., 1999. С. 316-318.

[28] Пеньков Н.А. Типологические схождения в творчестве Н.А. Некрасова и В.С. Высоцкого. // Современное прочтение Н.А. Некрасова. V Некрасовские чтения. Тезисы выступлений. Ярославль, 1990. С. 90.

[29] Некрасов Н.А. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. М., 1948-1953. Т. 1. С. 378. Далее сноски на это издание даются в тексте статьи в скобках с указанием тома и страницы, с литерой "Н".

[30] Высоцкая Н.М. Дом на Первой Мещанской, в конце. // Старатель. Еще о Высоцком: Сборник воспоминаний. М. 1994. С. 41.

[31] Туманов В. Жизнь без вранья. // Старатель. Еще о Высоцком. Сборник воспоминаний. М., 1994. С. 330.

[32] Пайков Н.Н. Указ. соч. С. 99.

[33] Мельник В.И. О специфике христианского сознания Н.А. Некрасова в его поэме "Кому на Руси жить хорошо". // Н.А. Некрасов в контексте русской литературы. Тезисы докладов. Ярославль, 1999. С. 3.

[34] Там же. С. 8.

[35] Там же. С. 3.

[36] Фаустов А.А., Савинков С.В. Очерки по характерологии русской литературы: Середина XIX века. Воронеж, 1998. С. 23-53.

[37] Там же. С. 26.

[38] Там же.

[39] Акимов Б., Терентьев О. Владимир Высоцкий: эпизоды творческой судьбы. // Студенческий меридиан. 1988. № 1. С. 51.

[40] Горский В. Луи Армстронг еврейского разлива: Филерская запись разговоров Высоцкого. // Урал, 2000. № 8. С. 124.

[41] Мазур Н.Н. "Недоносок" Баратынского. // Поэтика. История литературы. Лингвистика: К 70-летию В.В. Иванова. М., 1999. С. 161.

[42] Как известно, "Недоносок" Е. Баратынского соотносится с сонетом об авортоне (недоноске) французского поэта Эно. См. об этом: Баратынский Е.А. Полн. собр. соч. Л., 1957. С. 368.

[43] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 8. Л., 1973. С. 343.

[44] Заболоцкий Н. Вешних дней лаборатория: стихотворения и поэма. М., 1987. С. 22.